Ричард Хаммонд о тех, кто работает

После того случая с полетевшей на общественный вентилятор идиоматической субстанцией мне больше не нужно ездить в офис, так что я почти всегда передвигаюсь на мотоцикле.

Это решение продиктовано не стесненными обстоятельствами или желанием выставить их напоказ. Нет, мне нравилось, что я свободен – не нужно думать о том, как я выгляжу. Лицо байкера и прическа после шлема – проблема, если по прибытии тебе нужно появиться перед камерой.

Хотя моя карьера на телевидении основывалась не на модельной внешности, все же неприятно, когда зрители, увидев тебя, шарахаются от экранов. Теперь же, разъезжая по разным местам из моего внезапно сократившегося списка дел, я могу позволить себе выглядеть так, как всегда. Потрепанным, небрежно одетым байкером, которому плевать, что там у него на голове.

Я предпочитаю путешествовать на мотоцикле, потому что так я всегда езжу по личным делам, а не на работу. Кроме того ужасного эпизода, когда я вел байк-шоу на раннем цифровом канале. Там я узнал, как яростно байкеры стремятся доказать свою правоту по любому вопросу, какой их волнует. И если ты рискнешь высказать мнение, которое хоть чуть-чуть отличается от их точки зрения, это вызовет сокрушительную, сбивающую с ног волну ненависти.

Как бы там ни было, я снова оседлал байк, на этот раз отправляясь на презентацию нового мотоцикла для благотворительного фонда Blood Bikers. Его члены перевозят жизненно важную красную жидкость по стране, туда, где в ней отчаянно и срочно нуждаются. Судя по тому, какую важную работу по спасению жизней делают эти ребята, я решил, что им плевать, если парень с телека (или, как несколько раз повторили в тот день, парень, который раньше был на телеке) приедет слегка помятым. Так что я поехал на мотоцикле в знак солидарности.

Выезжая из дома, я решил поехать на автостраду напрямик. Так короче, веселее и больше поворотов, а времени у меня оставалось ровно столько, чтобы добраться до Челтнема. Значит, сэкономлю время. Подъезжая к тихой деревеньке в полутора километрах от автострады, я наткнулся на знак дорожных работ. Возле знака слонялся человек, и я откинул забрало, чтобы спросить, можно ли проехать на автостраду. “Нет”, – последовал четкий и ясный ответ. “Но я опаздываю, я бы аккуратненько проскочил сбоку. Я на байке, он меньше, чем автомобиль. И поеду очень медленно”. Ноль эмоций. Как об стенку горох.

Я решился выложить козырь. “Послушайте, я еду на благотворительный вечер. Там люди ждут, я не хочу их подвести”. И тогда я услышал ответ, который самому говорящему казался уничтожающим, непреложным, абсолютным отказом, который нельзя оспорить и после которого прекращаются все обсуждения. “ТАМ ЛЮДИ РАБОТАЮТ”. Он качнул головой на тихую деревеньку позади себя, где несколько мужиков вскапывали дорогу.

Я не стал спорить. Какой смысл? Там же люди работают. Это было сказано так окончательно, что не давало ни малейшего намека на возможность обсуждений. Как это вышло? “Люди работают” когда-то было отличной, твердой, весомой фразой, наполненной мужественной и мрачной решимостью. Крепкие парни с кирками и отбойным молотком трудились, чтобы заработать денег для семьи и на кружечку пива. Когда успело появиться это ощущение деликатности и хрупкости? А ведь появилось. Современное ухо слышит в этой фразе тревогу, заботу и желание предупредить и оградить. “Боже, там же люди работают. Мы должны быть осторожны, иначе можем нечаянно напугать их, встревожить, испачкать их яркие жилеты нашими ужасными машинами или гадкими шумными мотоциклами”.

Все, нам конец. Доигрались. Я посмотрел в глаза рабочему. Он был крепким парнем с большими руками, такой тип мог бы без труда испортить мне вечер пятницы или лицо. Но он стоял там, чуть склонив голову, нахмурив брови и сжимая кулаки, весь объятый тревогой от самой мысли, что мотоцикл проедет в сотне метров от этих людей за работой. Раньше человека спрашивали, мужик он или мышь. Теперь мне ближе быть мышью. Хотя бы фраза “там мыши работают” не вызывает ощущения такой больной, щепетильной, погруженной в себя хрупкости.